Наш батальон передвинули вплотную к границе, расположив на краю сухого соснового леса, в котором поблизости от себя доводилось видеть непуганых удивленных зайцев. За лесом шла эстонская земля. Копали окопы, устраивали огневые точки. Моему взводу дан приказ поддерживать огнем соседний взвод при его наступлении. Когда взвод занял боевые позиции, я вышел на самую кромку леса с целью рекогносцировки. Что же я увидел?

За лесом шла эстонская земля — безлесное поле, не круто спускающееся в лощину. Читать дальше

Командование объявило, что Советское правительство, учитывая международную обстановку, ведет переговоры с Эстонией, Латвией и Литвой о заключении договора о взаимной помощи и с этой целью, во избежание возможных осложнений, подтягивает военные силы к границам. Настроение сразу упало. Стало очевидным, что возможна война. Красноармейцы моего взвода, резервисты, люди среднего и пожилого возраста стали писать письма домой. На глазах многих из них я видел слезы. Я не стал писать. Было очевидно, что ни одно из этих писем не дойдет до адресата.

За это короткий срок уже третий командир роты. Сейчас – молодой лейтенант, рослый, с круглым лицом, умной улыбкой на тонких красивых губах. Мы скоро сблизились. Он неплохо начитан, немного знает историю и любит ученые разговоры. Прямодушный, простой и умный, он сразу же обращает на себя внимание на сереньком фоне прочих ему подобных.

11:00

Познакомился с двумя красноармейцами-инженерами. Один низенький, щуплый, с круглым, маленьким интеллигентным лицом. Говорит много, быстро, с претензией на независимый тон и резкость суждений. Но сквозь этот тон проглядывает страдание — физическое и нравственное, которое он испытывает здесь. Он издевается над своим скотским существованием и как-то особенно изысканно матюгается. Зовут его как Маяковского — Владимир Владимирович... Женат он на кино-режиссерше, а сам инженер по кинопленке, художник и еще кто-то. Другой, среднего роста, плотный брюнет с ласковыми глазами. Техник. Грубее и проще. Матюгается много, но не так изысканно, как его друг, и вслух мечтает о том, когда он сможет раздеться и лечь по-человечески в постель. Здесь они спят в шалаше, на соломе, не раздеваясь.

Деревня большая, извилистая, в два посада, на берегу небольшой глубокой речонки. Население рыбачит. Вообще живут здесь исправно, почти все в колхозе. Мужиков мало. Большинство их арестовано за прошлую связь с заграницей. В деревне почти одни «вдовы». Это, видимо, наложило свой отпечаток. Если в домах всегда чисто, уютно, то на дворе — повалившиеся заборы, погнившие мостки, ломаные телеги, сани…

Командирами отделений мне дали курсантов. Молодые, ловкие, знающие военщину парни. Но чертовски безграмотные. Строевые занятия проводят они. Я присутствую. В поле, в разных местах раздаются их повелительные резкие голоса:

— Р-р-р-аз, два, тры!

— Сдеть шинеля!

— Выпрямить тулово!

Командирам разрешено квартировать в деревне. Сегодня с С., командиром пулеметного взвода моей же роты, сняли угол в деревне. За белым пологом одна кровать на двоих, столик, два мягких кресла под чехлами, икона...

Хозяин — высокий плечистый широкоскулый с розовым маленьким лицом ижор, и хозяйка — худощавая, среднего роста, с ласковыми, смеющимися излучинами в уголках глаз... Живут в достатке, чисто, опрятно. Оба в колхозе.

Батальон сформирован. Ночью тронулись к границе. Пришли на рассвете. Последние километры почти не чувствовал ног. По приходе на место расположились в лесу. Когда пригрело солнышко, выспался. Ночь провели под походными палатками.

Назначили командиром взвода 9 роты. Тут же на улице переоделся, предварительно вымывшись в походной бане.

Ждал ночью. Не пришли. Утром рано оделся, собираясь улизнуть заблаговременно. На пороге столкнулся со стариком. В руках повестка.

— Распишитесь и являйтесь сейчас же.

Все. В голове мелькнуло: «Университет. Пятый курс. Госэкзамен. Курсовая работа. А тут…» Не хотелось. Пожевал губами, поел и пошел. Из с/совета направили в Красное Село, в район. Направление получил туда же, в Усть-Лугу.

Поезд был полон мобилизованными. Пьяных почти не было, так как вина нет в продаже. Но в вагоне все гоготало, сквернословило и орало. И как-то странно было подумать, что этот шальной сброд завтра будет одет по форме и будет поворачиваться, повинуясь голосу команды, держа руки по швам. И уже хотелось крикнуть теперь:

— Смирр-на!

Прибыли в двенадцатом ночи. Улеглись на табуретках.

Началась мобилизация. Людей поднимали ночью с кроватей, брали с работы в чем есть.

Несколько наших студентов уже получили повестки.

Дома узнал, что приходили за мной.

Демонстрация по поводу МЮДаМеждународный Юношеский День. Антивоенная.

16:45

Война! Вот она, дорогушка (потирание рук — судорожно). Ну что ж — босые, голодные пойдем воевать. Впрочем, что я говорю — нас оденут и накормят. Мы голодны здесь, а там — мы будем сыты.

У всех состояние напряженного ожидания больших событий. Как перед грозой.

17:50

Вчера заключен с Германией договор о ненападении. События принимают неожиданно крутой поворот.

Читаю Кюхлю... Ему двадцать два года, а уж сколь многое у него за плечами: печатается, работает, вращается в блестящем литераторском обществе любит и обнимает (правда, наряду с другими) изумительную женщину, а у меня? Мне двадцать шесть, а за спиной у меня — пустыня…

Случайно в скупочном наскочил на брюки. Материал приличный, но коротковаты. Все же взял. Заплатил 250 руб. и понес в портновскую удлинять, насколько возможно.