Да, я еще не вернулась оттуда. Оставаясь одна дома, я вслух говорю со следователем, с комиссаром, с людьми - о тюрьме, о постыдном, состряпанном мне «деле». Все отзывается тюрьмой - стихи, события, разговоры с людьми. Она стоит между мною и жизнью. Читать дальше

Жаль, что тяжеловатая голова, вчера легли очень поздно, и не выспалась. Но зато приобрела в госмаге почти приличный воротник для пальто. Зимнее пальто будет. Остались пустяки: обувь, галоши и боты, домашнее платье, белье всякого рода и т. д., и многое другое. Ну, ничего, главное, растормозилась, отхвачу «Витю Маманина» (чудесное заглавие, а - не пропустят, как же, оскорбление депутата! О, идиоты!), а там, глядишь, с разгона сделаю и роман. Вот у него - нет тона, все еще нет!

Состояние нервозное, разбросанное, изнуряющий грипп и тошноты мучительные... Женская доля!.. Нет, отложу роман, пока не почувствую к нему вкуса. Переносила я его... Ой, какое подлое нервозное состояние! Хоть бы прочесть что-нибудь такое, что бы взбодрило на труд... Мучит отсутствие обуви, грязь, отсутствие одежды. Ох, надоела эта нищета! Как она мешает. Удивительно пустая и злая голова. Все злит. Неужели это все еще мстит тюрьма? Да, это она, она, это эти 2 ужасные года НЕНУЖНОГО напряжения - чудовищного напряжения души и сил, уходивших на писание апелляций, на доказательства своей невиновности - при ПОЛНОЙ НЕВИНОВНОСТИ!...

Тупость проходит понемногу-понемногу... Но все еще пресно. Хочется абсолютного одиночества, потому что в нем можно хотя бы думать, но донимают приятельницы, надо же поговорить с ними, хотя чувствую от этого свою неискренность и сухость.

Много по ночам говорили с Колей - о жизни, о религии, о нашем строе... Интересные и горькие мысли. Это, вероятно, приходит человеческая зрелость. Ну, а потом что? Не знаю... Пока все, практически, остается та:к же незыблемо, как и было. И уже, очевидно, не сможет стать иным, или иначе. А мне не страшно никаких мыслей, как было бы страшно, скажем, года три назад ... Нет, не должен человек бояться никакой своей мысли. Только тут абсолютна свобода. Если же и там ее нет, - значит, ничего нет.

До сего дня могла думать и говорить только о тюрьме, но сегодня и это, кажется, обезвкусилось и обрыдло, ну, за это-то слава Богу... Не могу и не хочу о ней больше... Это она мстит этим безволием, отсутствием вкуса к жизни и деятельности, тупостью безграничной... Хотелось бы уехать к морю и быть абсолютно одной, и молчать. Но этого нельзя.

Кольке о беременности еще не сказала, чтоб это не помешало его планам и не причинило нового беспокойства обо мне, он и так чрез меру беспокоится обо мне...

Господи, хоть бы погрузиться в роман и жить им, только им, но и он, и его неясные персонажи немилы и надоели... Что сделать, чтоб захотелось работать и действовать? Просто гроб... О какой-либо радости, хотя бы примитивной, я уже и не говорю…

Первый раз в жизни ощущаю такое отсутствие воли к какому бы то ни было действию. Ужас, ужас... Никаких стимулов к деятельности, ничего. Ни писать неохота, ни читать что-либо серьезное... «Застава» кажется в высшей мере пошлой, спотыкающейся в языке, и самое большое - горьковский рационализм...

Рождественский (оказавшийся доносчиком и предателем, как узнала от В. Б. и почти обрадовалась) вернул весь пучок стихов по мотивам «журнальной точки зрения»...

Смутное какое-то состояние, точно непрерывно ожидаю чего-то, после чего уже можно будет начать жить... Но чего? Все еще, почти каждую ночь, снится тюрьма, арест, допросы... Физически чувствую себя ужасно - одуряющие головокружения и слабость, тем более что, кажется, беременна, и уже начинаются тошноты. Коле еще ничего не сказала, пью и не иду в консультацию, чтоб принимать меры против выкидыша. Думаю почему-то, что на этот раз и так удержится.

Через некоторое время пойду. И зубы ремонтировать надо. Но лень, лень, лень все на свете делать. Дома грязно, Коля в забросе, - он еще у меня золото. Ничего, ну, ничего неохота делать и только хочется, чтоб поскорее шло время. Зачем?

Соберусь с силами - запишу, все, бесстрашно. В Советском Союзе, советский человек боится своих мыслей? Нет! Ведь иного пути, кроме пути с Родиной, у меня все равно нет. Но сердце и сознание представляют собой зияющую большую рану, дымящуюся сомнением, как отравой... Надо приняться за роман, в работе, может быть, утихнет боль, и многое объяснится... Ведь главная боль в том, что непонятно, что к чему и зачем... Надо же объяснить хоть как-нибудь... Как же жить и работать в таком тумане? Отмахнуться? Не выйдет! Успокоить себя общими фразами, философией типа - «все существующее - разумно, так в истории всегда». Но во имя чего успокаивать? Страшный сквозняк в душе. Ну, пусть. Тяжко до ужаса, но больше не боюсь никаких мыслей...