В газетах, отнюдь не на самом видном месте, краткое сообщение ТАСС о том, что, в связи с угрожающим и широким характером германо-польской войны, правительство СССР решило призвать некоторые возрасты запасных. Об этой частичной мобилизации в городе говорят уже три дня, а сегодня выросли очереди не только за сахаром, солью, мылом и крупами, но и за печеным хлебом. Я полчаса стоял в булочной на Арбатской площади, чтобы купить батон. На митингах, проходящих на предприятиях и в учреждениях, мобилизацию объясняют также возможностью массового интернирования польских войск, которые будут прижаты немцами к нашей границе, и необходимостью быть начеку, ввиду приближения германской армии, несмотря на договор.
Первые признаки пребывания немцев: они ловят евреев, чтобы те копали траншеи. Один старый профессор, пенсионер, живущий в 11-м доме, предупредил меня, чтобы я не ходил в город. Старый добрый человек (христианин). И что теперь делать?
Завтра первый день в школе. Кто знает, что случилось с нашей любимой хижиной? Одноклассники идут завтра в школу, по крайней мере, чтобы узнать, что происходит. А я должен сидеть дома. Должен! Мои родители говорят, что не хотят еще и меня потерять. О, моя любимая школа!.. Будь прокляты те минуты, когда я жаловался на то, что надо рано вставать в школу или что не хочу писать контрольные. Лишь бы все это только могло вернуться!
У нас в городе и в военном городке началась паника. Все бросились по магазинам, разобрали абсолютно все продукты. В нашем кооперативе образовалась огромная очередь за мукой, макаронами, постным маслом, крупой и пр. Мы с Марусей решили не делать никаких запасов, будь, что будет. Но неужели же война — с кем? Этот вопрос остается неразрешенным. Ведь нам никто не объявлял войны, а сами мы ведь начинать не будем. Ни по радио, ни в газетах об этом не было и речи. Если маневры, то почему таких масштабов? Но почему же Николай не забежал проститься хотя бы на самую короткую минуточку? Это непонятно. Он-то, наверное, знает, куда и для чего они едут? Ах, как ноет сердце, как полно оно дурных предчувствий. Спала тревожно. Ночью мне слышались шаги, и казалось, Коля вот-вот подойдет к окну, постучит…
Батальон сформирован. Ночью тронулись к границе. Пришли на рассвете. Последние километры почти не чувствовал ног. По приходе на место расположились в лесу. Когда пригрело солнышко, выспался. Ночь провели под походными палатками.
Всю ночь и утро на другом конце ул. Багателя со стороны Аллеи Уяздовских строилась баррикада. Сейчас, в половине седьмого утра, отбойными молотками ломают асфальт. Подъехать на машине невозможно. Без перерыва сильный артиллерийский огонь.
У ворот мы построили баррикаду, чтобы беженцам было трудно проникнуть внутрь.
Война пришла к нашему порогу. А из Варшавы вестей так и не было. Мать поставила Викторию постоянно дожидаться на станции, и чем дольше мы ждали, тем становилось тревожней.
Кончилось дачное лето. Кончилась моя жизнь в нем. И вообще, что-то кончилось. Может быть, – а пожалуй, и наверное – закончила свое существование целая эпоха. Наступает новая. Я – на рубеже. И от этого и странно и неуверенно.
О будущем думать не только нельзя, но и невозможно.
Каждый день ночное радио приносит известия о мире, в котором больше нет мира.
